Мы были очень счастливы и поехали в дяденькин домик (предоставленный ему, когда он командовал конно-гренадерами), чтобы переодеться в офицерскую форму. Там ждали нас назначенные нам камердинеры – к Иоанчику – Анисимов, ко мне – М., который был до того лакеем у моих родителей. Он был поляк и католик. Они оба были в парадных камердинерских фраках с золотым шитьем на воротнике и сияли от радости.

Нас ждал большой сюрприз: Андреевские ленты и все орденские ленты ниже Андреевской, кроме Георгиевской и Владимирской. Последние члены Императорского дома получали лишь как награду при прохождении службы.

Каждый из нас получил по две больших красных коробки. В одной из них лежали несшитые орденские ленты: Александровская, Белого Орла, Анненская и Станиславская, и звезда, и орден к каждой из них, а в другой – Андреевская цепь. Ордена нам были присланы при письме, каждому особо, от министра Императорского двора барона Фредерикса. Согласно закону нам, как князьям крови императорской, полагалось получать Андреевские ленты не при рождении, как великим князьям, а по достижении совершеннолетия. В это время Иоанчику уже исполнилось двадцать лет, а мне – только девятнадцать, так что я получил ленту раньше положенного срока. Бриллиантовых знаков Андрея Первозванного мы не получили – о них в законе ничего не было сказано.

Мы переоделись в летнюю парадную форму: Иоанчик надел темно-зеленый, царского сукна вицмундир с золотой амуницией, с Андреевской лентой, шашку и фуражку с белым верхом, как носили все кирасиры, а я – красный доломан с золотыми шнурами, Андреевскую ленту, золотую амуницию и шашку, – подарок дяденьки, которую он носил когда-то сам. Клинок шашки был кавказский, знаменитая Гурда, слегка искривленная. К сожалению, моя красная фуражка была с защитным верхом, что было весьма некрасиво, но так полагалось носить летом. У меня были вице-чакчиры с золотым галуном и лакированные ботики с розетками и прибивными венгерскими шпорами.

Мы сели в мой автомобиль и поехали завтракать к государю. Часть царских детей была в это время больна какой-то заразной болезнью, и мы их не видели. Когда мы приехали, государь, наши родители и тетя Оля были в большой столовой направо от входа. Мы явились государю. Конечно, нас поздравляли и обнимали.

После завтрака мы поехали домой и сразу же пошли к дяденьке. Он нам передал от имени бабушки – Иоанчику дедушкин палаш, а мне – дедушкину саблю, которая мне так нравилась еще с 1895 года, когда во время Иоанчиковой скарлатины я жил в дедушкиных комнатах. На ее клинке были отмечены сражения Венгерской кампании 1849 года, в которых мой дед участвовал и за которые получил Георгиевский крест. А от себя дяденька подарил мне гусарскую саблю, очень кривую и широкую.

Затем мы с родителями и дяденькой отправились поездом в Петербург, к бабушке. К сожалению, дяденька, как экономный человек, приказал нам снять парадную форму и надеть защитные кителя. А как было бы приятно показаться своим в Мраморном дворце в мундире и ленте!

Заехав сначала в Николаевское кавалерийское училище на молебен по случаю выпуска, мы явились к бедной слепой бабушке. Она нас поздравила и благословила.

На следующий день мы с Иоанчиком поехали в Гатчину являться императрице Марии Федоровне. Мы поехали через Красное Село на моем автомобиле. Мы в первый раз в жизни были в Гатчине и Гатчинском дворце. Тетя Минни очень любезно нас приняла и оставила завтракать. Я помню, что за завтраком были дядя Георгий Михайлович с женой, а также великий князь Михаил Александрович и великая княгиня Ольга Александровна. Михаил Александрович в то время был в кирасирах ее величества, но временно не нес службы, потому что у него была язва желудка. Несмотря на язву, он был весел и очарователен, как всегда. Мы зашли в его комнаты. Они были маленькие и низкие, и в них было наставлено множество вещей. Мне рассказывали, что во времена императора Николая I в этих комнатах жила прислуга, но император Александр III, сам будучи очень большого роста, любил маленькие комнаты и поселился в них со своими детьми. Миша покатал нас по Гатчинскому парку на своем автомобиле, он им прекрасно управлял.

На обратном пути из Гатчины в Стрельну мы заехали в Красное Село к нашему дяде – главнокомандующему Николаю Николаевичу. Он сразу же нас принял, был очень мил и любезен и прочел нам маленькое наставление о том, как нам надо служить. Оказалось, что у меня неправильно был надет кушак, дядя Николаша поставил меня перед зеркалом и сам перетянул кушак на место.

На третий день после производства мы с Иоанчиком поехали в Царское Село являться великому князю Владимиру Александровичу. Он принял нас в своем небольшом кабинете с мебелью из карельской березы и письменным полукруглым столом. Дядя Владимир был ласков с нами и, как и дядя Николаша, дал нам несколько добрых советов. Нас оставили завтракать; завтрак был подан в саду, перед дворцом.

В воскресенье вечером я переехал из Стрельны в финскую деревню Алякули, где стоял 4-й эскадрон, в который я был назначен. Мне нашли хороший дом у крестьянина – финна – деревянный, в два этажа. Его отремонтировали и поставили мебель из Мраморного дворца. В первом этаже было две комнаты: довольно большая гостиная-кабинет в три окна и рядом – небольшая спальня. Во втором этаже было помещение для камердинера. Рядом с моим домом построили мне конюшню в несколько денников и с комнатой для конюхов. Конюшня была очень просторная и светлая, Алякули была приветливая деревушка с прудом, в котором купали лошадей. Она славилась источником очень свежей и чистой воды.

Когда я приехал, солдаты сидели группами подле своих помещений и пели песни. На следующий день утром я надел красный доломан с двумя моими медалями, золотую амуницию и Андреевскую ленту и пошел являться моему эскадронному командиру ротмистру Молоствову в его избу, которая была рядом с моей. Входя к Молоствову, я стукнулся головой о притолоку, которая была, конечно, недостаточно высока для моего большого роста. У Молоствова собрались все офицеры нашего эскадрона: штаб-ротмистр Скалон (по прозванию Кут), поручик Раевский, сиамец корнет Най Пум и корнет Катаржи. Я отрапортовал Молоствову и познакомился с моими сослуживцами по эскадрону.

Мы завтракали в нашем маленьком эскадронном офицерском собрании, которое было против моего дома. Я очень за собой следил и старался поменьше говорить – из стеснения и скромности. Я боялся шевельнуться.

Затем мой конюх Флор Зенченко подал мне моего любимого Атамана, и я подъехал к выстроенному на нашей деревенской улице эскадрону. Вахмистр скомандовал: “Смирно! Глаза налево!” Я подъезжал к эскадрону с левого фланга. Я громким голосом поздоровался с эскадроном: “Здорово, братцы!” Эскадрон ответил: “Здравия желаем, ваше высочество! ” Я очень старался хорошо сидеть на лошади и отчетливо здороваться. После меня подъехал к эскадрону корнет Катаржи. Он поздоровался с эскадроном, я встал на свое место, а Катаржи командовал следующему за ним по старшинству офицеру, которым был корнет Най Пум. Таким образом, с эскадроном здоровались все офицеры по старшинству, начиная с младшего. Старший офицер эскадрона, штабс-ротмистр Скалон, командовал эскадронному командиру. Поздоровавшись с эскадроном, Молоствов скомандовал: “Господа офицеры, эскадрон направо марш, справа по три, марш! Господа офицеры вперед”. Все офицеры выехали перед эскадроном, тогда Молоствов крикнул: “Кому курить – кури!” Офицеры и солдаты закурили. Не успели мы отъехать от Алякули, как Молоствов заметил, что я выехал без подперсья (ремень на груди лошади, пристегивающийся к седлу и подпруге), и отправил меня надеть его.